Завистливый Робин Гуд

Зависть – вещь хорошая, но только если подвигает человека добиться большего, нежели добиваются другие. Это редкость. Чаще, завидуя, люди просто гадят друг другу.

Задачка. У Вики было пять яблонь, а у соседа Саши – ни одной. Вопрос: ел ли Саша яблоки, если он презирал разделяющие людей заборы? Ответ: не только ел, но и брал про запас!

Но яблоки – это цветочки. Не из-за них Александр Пономарев стяжал в себе зависть к Виктории Разумовой. Из-за яблок лишь короткие стычки:

- Саша, милый мой, ты просто скажи, и я тебе хоть целую бочку насыплю, - бархатным голосом говорила Виктория. - Ты же прямо через гладиолусы пролез вчера. Посмотри, три цветка сломаны.

Александр раздувал небритые щеки, а его седоватые виски намокали от нервного пота.

- Ничего мне от тебя не надо! – огрызался Александр и прятался в доме.

- И не смей больше камнями в собаку швырять, - пыталась дозваться соседка. – Она уже боится тебя. И не вздумай отравить ее, как у Смирновых отравил. Думаешь, не пойман – не вор? Все знают, что это ты.

Негодником был Александр, еще каким негодником! Его даже козы «выбешивали», не только собаки. Увидит чужую козу на привязи – кинет в бедную камнем.

Разумеется, за такие проделки соседи не раз побиваша Александра и в очи ему плеваша, аки последней каналье. А он тут же вызывал полицию и требовал зафиксировать все кровоподтеки (включая те, что причинил сам себе) и оторванные пуговицы на одежке.

В общем, не любили и не понимали его. Не понимали, что он на самом деле очень впечатлительный Робин Гуд, который на дух не переносит тех, у кого нормально складываются дела с благосостоянием. Александр презирал чужое богатство и вообще чужие доходы.

Если же обойтись без иносказаний, то был он просто завистником. Хотя не просто завистником, а сверхзавистником. Зверел, когда видел новенькие машины и когда в очереди в кассу перед ним стоял кто-нибудь с доверху набитой тележкой, зверел от вида ухоженных женщин, красивых коттеджей, нежного света за шторами чужих окон. Александра мутило, когда из чужого огорода доносился запах жареного мяса и когда от людей пахло хорошим одеколоном… Да что говорить, если даже чужим козам доставалось.

У самого Александра благосостояние копилось медленно. Работая то там, то сям и без особого рвения, он с грехом пополам выкраивал деньги на прокорм и десять лет не мог купить большой телевизор. Раньше стоял маленький, величиной с дисплей современных телефонов, и смотреть по нему сериалы о жизни богачей было насилием над собой. А только такие фильмы Александр и любил.

- Придет времечко, обязательно придет! – цедил он сквозь зубы за очередным просмотром. – Лично буду расстреливать, и будет у меня мандат на расстрелы. В глаза буду каждому смотреть и спрашивать: «Пожировали, сволочи? Хватит!» Лично буду ходить по особнякам и под дулом револьвера выгонять, как собак, хозяев. Вон у нас на Чкаловском такие особняки стоят, что по сорок семей можно заселять.

Но пока что у Александра не было ни револьвера, ни мандата. Приходилось только воображать себя лютым комиссаром и изощряться в пакостях по адресу зажиточных соседей. Особенно злила Виктория, незамужняя бой-баба, которая возила в Москву текстиль. Нагрузит баулы неподъемные и прет сама до вокзала. Туда и обратно съездила, толкнула в переходе – и вот те дармовые деньги. В лучшие времена это называлось спекуляцией.

А еще Виктория успевала держать кур, гусей, цесарок и уток. Целыми днями птичий гвалт стоял. А еще у нее клочка земли в огороде не было, чтобы на нем не росло что-нибудь. Одних цветов – пол-огорода. Дворянская усадьба, блин.

И совсем Александру стало больно, когда он случайно заглянул в хозяйственную пристройку Виктории. Чего там только не было! Практически новое кресло, пуфик, журнальный столик со стопкой модных журналов, ковры, целый компьютер, музыкальный центр, такой же, как у Александра, телевизор… Это и многое другое Виктория складировала за ненадобностью. Как старье.

После очередной взбучки за кражу яблок и за сломанную в заборе доску Александр убедился: пора действовать! Хотя бы и без мандата.

Дверь в сарай Виктория вновь не заперла. Александр спокойно прошел внутрь, взял со столика один журнал, распотрошил его и навалил скомканных страниц рядом с диванным пуфиком. Далее – чирк…

Занялось на загляденье. Только вот дом соседки стоял на углу улицы, а далее уже начинались пятиэтажки. А рядом с сараем Виктории начинались сараи тех, кто жил уже в пятиэтажках.

Огонь, как живой (не зря раньше называли «красным петухом»), поскакал с одной постройки на другую, и через десять минут горели уже все сараи. Жар от них исходил такой, что на балконах ближайшего дома стал плавиться пластик. Белые панели начали темнеть, выскакивать из пазов и капризно гнуться.

Александр спрятался в доме и, прислушиваясь к треску пожара и вою пожарных машин, бормотал:

- И поделом… Все хороши… Время сейчас такое, что народ только о наживе и думает. Пускай теперь будет всем наука, что не об одном барахле надо думать… В первую очередь людьми надо быть…

Только даже для самого себя говорить получалось неубедительно. Да и сердце что-то сильно колотилось, будто чуяло недоброе.

И недоброе пришло уже через полчаса. Оно было о трех головах в фуражках.

- Тут нам говорят, что только ты мог такое устроить, - сказала одна из трех голов. – Так или не так?

Делать было нечего, дело было к вечеру… Пришлось писать явку с повинной. На суде она стала единственным смягчающим обстоятельством, и суд решил изолировать Александра на два года от общества.

Сейчас он сидит и воображает: «Остается год и пять месяцев. Ко времени, когда я выйду, все будет уже по-другому. Я выйду как раз тогда, когда начнутся экспроприации. Нужно будет получить мандат…»